Уважаемые дамы и господа,

эту премию я принимаю с чувством глубокого уважения и благодарности.  

Уважения, потому что Лоуренс и Ли Рамер своей деятельностью в наведении мостов между культурами внесли огромный вклад в развитие немецко-еврейских отношений. Лоуренс Рамер питал уверенность, что после падения Берлинской стены Германия станет открытым для всего мира, миролюбивым государством. Нам остается поблагодарить за столь оптимистичный взгляд на Германию. Большое спасибо, госпожа Рамер.

В усилиях по воплощению этого видения в действительность неотъемлема роль Берлинского бюро Комитета (AJC). В интересах сохранения нашего открытого демократического общества крайне важно уметь распознавать старые и новые формы антисемитизма, знакомить друг с другом молодежь разной религиозной принадлежности, а также способствовать германо-израильскому примирению.

С отведенной ей  на этом поприще ролью великолепно справляется Дидре Бергер. Не в последнюю очередь, благодаря своей тонкой интуиции, позволяющей организовывать общение между соответствующими людьми. Особняк Палэ-Моссе  располагает  чудесным конференц-залом  - местом для проведения  оживленных дискуссий, для способствующих интеллектуальному обмену бесед.  

Уважения и благодарности, потому что в этой награде схвачено множество граней моей политической жизни. 35 лет в политике: вряд ли тут можно обойтись без путей и перепутьев – поисков и заблуждений.  Вот о них, об этих путях и перепутьях, о возможности черпать знания, сталкиваясь с действительностью, я и собираюсь говорить.

Родом я из типичной немецкой семьи. Мои родители – протестанты, интеллигенты, вполне уживавшиеся с национал-социализмом. Я была седьмым ребенком в семье, родилась после войны, когда времена национал-социализма уже покрыла непроницаемая пелена молчания. Однако в семье подтексты продолжают действовать. Так что свою жизнь я воспринимаю, как попытку  нескольких поколений искупить вину. И потому вовсе не случайно привела меня в политику дружба с человеком, пережившим Шоа.

Вначале, в 1980-х, Зеленые обрели свою силу благодаря лозунгу «Войне никогда  не бывать!». С этической точки зрения пацифизм казался единственно возможным ответом на преступления национал-социализма. В то время я еще не отдавала себе отчета в том, что кампания против размещения «першингов», которая отображала эту веру, была только отчасти пацифистской, а отчасти она имела явную двойную подоплеку - движение протеста против США и НАТО.

Прозрение наступило только при развале Югославии, когда начались войны. Меня потрясло понимание, что пацифизм вовсе не может быть  единственным  законным ответом на преступления германского национал-социализма. Ведь рядом с лозунгом  «Никогда не бывать войне!» должен стоять призыв  «Никогда не бывать геноциду!». А он призывает нас подходить к геноциду с позиций жертв и активно противостоять виновникам.

Люди в осажденных боснийских городах спрашивали меня, когда мы их, безоружных, станем, наконец, защищать. Они задавали абсолютно правомерный вопрос: какой этике следует Запад, который хотя и шлет «голубые каски», но не дает им мандата защищать преследуемых. Больше трех лет мир наблюдал за убийством людей. И только когда в Сребренице из рук солдат ООН были похищены и убиты 8 тысяч мужчин, содружество государств решило действовать.

Писатель Петер Шнайдер, именно он, задал в этой связи немецким левым неприятный вопрос: с какой стати вы считаете противозаконным любое использование оружия, когда поляки, французы, британцы, бельгийцы, американцы и советские солдаты только с применением оружия смогли дать отпор германской агрессии? И Петер Шнайдер отметил, что, ставя таким образом военный отпор антифашистской коалиции на одну ступень с вооруженным насилием нацистов, кое-кто из левых может очутиться на стороне его национал-социалистского (преступного) отца.

Вряд ли можно назвать случайностью, что громкий и отчетливый призыв к вооруженной защите осажденных боснийцев последовал со стороны польского еврея Марека Эдельмана. В знак протеста против равнодушия Запада, закрывающего глаза на происходящее, Тадеуш Мазовецкий сложил свой мандат специального представителя Организации Объединенных Наций.

Боснийская драма научила меня, что вооруженная агрессия не то же самое, что применение силы для отпора агрессии. Если, как в случае с Боснией, содружество государств, вводя эмбарго на поставки оружия, отказывает осажденному населению в праве на самооборону, то оно обязано обеспечить его защиту. К числу постулатов политики, проводимой  с соблюдением этики, относится принцип обязанности защищать („responsibility to protect“). Даже если для этого требуется применение военной силы. Существует обязанность пресечения геноцидного насилия, причем в случае необходимости – с помощью оружия. Это тоже один из выводов из смертоносного 20-го столетия.

Еще одним, важным поучительным процессом стала для меня революция на Майдане. Пока события на Майдане поставляли  пестрые,  радостные кадры, люди, говорившие о себе  -  «Мы хотим в Европу», требовавшие демократии, правовую государственности и свободы, внушали большую симпатию.

Однако радость при виде Украины очень быстро омрачилась. Проводившаяся Москвой кампания, согласно которой на Майдане заправляли правые, антисемиты и «фашисты», нашла большой отклик в Германии. И так, шаг за шагом, российской пропаганде удалось затушевать ясное представление об освободительной борьбе в Украине.

Даже явная неправда перестала вызывать однозначное неприятие у Запада. Кремлю долго удавалось поддерживать утверждения, что на украинской земле нет никаких российских военных, пока российский президент сам не начал хвастать геройством своих солдат при взятии Крыма. По сей день предпочитается говорить о «кризисе» на Донбассе, а не о необъявленной войне против Украины. А требование к обеим сторонам вернуться за стол переговоров внушает представление о равно распределенной между ними ответственности за этот конфликт.

Здесь Ханна Арендт, пожалуй, напомнила бы нам о  том, что при всех различиях в политических мнениях, существует, тем не менее, бесспорная истина фактов. Не Украина напала на Россию, а Россия – на Украину.  В публичном пространстве этот факт все больше упускается из виду.

В данном вопросе Германия играет одну из главных  ролей.  Похоже, что московские актеры лучше разбираются в нашем душевном настрое, чем мы сами. Так, поначалу российскую пропаганду в политическое и публичное пространство в Германии занесла Левая партия. А сегодня, как и в других странах Европы, этим занимаются политические правые, а именно АфД (Альтернатива для Германии). Да это и понятно, особенно когда распознаны  подводные течения,  расположенные на глубине в известных частях немецкого общества: антикапитализм (сюда относится неприязненное отношение  к США и Израилю), антипарламентаризм и антилиберадизм. Все три течения  характерны как для правых, так и для левых. Таким образом, кремлевской политике есть за что уцепиться и у нас. Антилиберальные позиции президента Путина, гомофобия, геройский национализм, консервативные представления о семье, смычка с православной церковью таят возможности для антисовременных сил, резонатор которых в Германии оказался, очевидно, сильнее, чем мы предполагали.

В контексте антисовременных сил нельзя не сказать об антисемитизме, который по-прежнему существует в Германии. Помимо антииудаизма на религиозной основе – мы находимся в преддверии года Лютера и помним о его свирепом поношении евреев – важную роль в качестве питательной почвы для антисемитизма играет антикапитализм. Капитализм знаменует собой транснациональное и космополитичное, с чем отождествлялась еврейская культура диаспоры.  То же самое относится и к отождествлению господства финансовой олигархии с еврейством. Сюда добавляется еще предание проклятию Израиля как флагмана западного империализма. В этой связи не удивляет, что трубившая о своем антифашизме ГДР так и не признала Израиль. Весьма ошибочно и широко распространенное в партии Левых чувство, что раз она антифашистская, то генетически защищена от антисемитизма. Вот почему мы должны отдавать себе отчет в том, что антисемитизм проблема не только у правых, но зачастую и у левых партий.

Если мы хотим понять глубинное стремление к немецко-российской близости, то причины этому следует искать в области культуры и самовосприятия. Германия и Россия – это мнимое родство душ, немецкой душевности и глубокой русской души – Гете и Достоевский – некий противовес якобы поверхностному американскому материализму.

Разногласия из-за Украины являются для нас в Германии своего рода зеркалом, в котором мы можем обнаружить все эти нюансы, если, конечно, мы готовы всмотреться в него. И вот мы, робея и медля, начинаем понимать,  насколько прочны эти долгие линии антизападного мышления, действующие в Германии и по сей день. Рихард Херцингер впечатляющим образом распознал и проанализировал это уже 20 лет тому назад.

Никто иной как крупный еврейско-американский историк Тимоти Снайдер  посоветовал нам обратить, наконец, внимание на то, что во время Второй мировой войны Германия осуществляла уничтожение в основном на территориях промежуточных стран, т. е. в странах, расположенных между Берлином и Москвой. Он отмечает то опустошение и разорение, которые в результате пакта, заключенного между Гитлером и Сталиным, обе тоталитарные системы 20-го столетия принесли в эти промежуточные страны, а именно: на территорию Польши, Украины и Белоруссии. Тем самым не ставится под сомнение ответственность Германии за ужасы Второй мировой войны. Это нисколько не умаляет ответственность за Шоа. Необходимо, чтобы в Германии до нашего сознания дошло, какую огромную историческую ответственность несем мы перед Украиной, страной, которая сейчас борется за свою свободу и европейское будущее.

Из-за нехватки сопереживания с Украиной, из-за глубоко укоренившегося стремления к братству с Россией у меня сложилось такое чувство, что Германии придется пройти следующий раунд проработки исторического прошлого.

Впрочем, это относится и к Европейскому Союзу. Тот, кто согласен на новое разделение Европы на западную и восточную сферу, в которой будет господствовать Россия, переписывает заново закрепленный в Ялте раздел Европы. В Европе постимпериальная Германия и неоимпериальная Россия не являются урожденными партнерами. Европа означает, в том числе, и Восток со всем его многообразием, где важное место отводилось почти искорененной еврейской жизни. Мы только тогда сможем говорить о «Европе», когда поймем, что именно малые нации, которые в результате множества исторических заблуждений и ударов судьбы были лишены своей самостоятельности, являются частью европейского многообразия. Тогда, когда научимся  их уважать.